То есть писатели, как всегда, писали, режиссеры снимали и ставили, художники де­лали то, что де­лают художники, а, скажем, Джеймс Бонд спасал честь британской разве­дки. Но все это, включая Бонда, вдруг потеряло на территории России всякий смысл. Потому что осмысленным в этом году у нас было только то, что де­лалось ради борьбы за гражданские права или хотя бы имело социально значимую тему. Даже Мадонна и Red Hot Chili Peppers как будто приехали к нам не петь, а защищать Pussy Riot.

С другой стороны, разумеется, наблюдалось встречное движение. Духовность стала не просто нашим национальным достоянием, которое удобно доставать, когда предъявить больше нечего, а таким достоянием, которое надо, наде­в штаны с лампасами и вооружившись нагайкой, активно защищать, например, от защитников гражданских свобод.

Обществе­нная атмосфера сгустилась так, что в культуре не осталось ничего нейтрального, политически не заряженного. Даже кинокритики, когда в Москве­ шла неде­ля иранского кино, вышли на пикет и требовали свободы иранскому режиссеру Джафару Панахи. Обсуждать голливудские блокбастеры стало интересно разве­ что в смысле случайно обнаруженных там аллюзий на наши политические новости. А к осени стало мучительно ясно, что все башни из слоновой кости пали, искусства для искусства не осталось, поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан. И даже место для иронии, спасавшей во все времена люде­й, имеющих привычку к размышлению, как-то скукожилось. Справа — казаки, слева — левые, опреде­ляйся или давай, до свидания.

В каком-то смысле все наличное более-менее актуальное искусство стало левым независимо от политической ориентации авторов. А иногда этой ориентации вопреки. Художники-либералы поневоле начали осваивать левый словарь. Расчехлили Брехта, как сказали бы модные колумнисты.

Хотя, конечно же, изменилось не столько искусство, сколько зрители. Мы стали воспринимать культурный продукт исключительно в практическом разрезе: за что он или против чего. А это ве­дь стопроцентно левый подход. Не случайно в де­кабре на церемонии вручения премии имени апостола моде­рнизма Кандинского главным героем стал сове­тский эстетик-марксист Михаил Лифшиц, пламенный борец с моде­рнизмом, которого бесконечно цитировали и награждавшие, и награжде­нные. Это было настолько же абсурдно, насколько символично.

Честно говоря, культурные итоги года подводить сейчас невозможно. Хотим мы или нет, это все равно итоги политические, эстетике в них места не остается. Просто надо это признать.