Очередное костюмное кино английского производства - как правило, его снимают по Диккенсу, Уайльду или Шекспиру, но попадаются и Чехов с Толстым - вместо того чтобы на месяц-другой занять нишу легкого фильма для наиболее культурных посетителей мультиплексов, неожиданно превратилось в одну из самых скандальных премьер сезона.

С «Анны Карениной» Джо Райта возвращаются в гневе­ или в восторге - третьей реакции, поспокойней, не дано.

Доводы ненавистников просты: сценарист Стоппард превратил наше все в комикс, режиссер Райт - в кукольный театр. За спиной у обоих и правда солидный опыт вольного обращения с классикой: первому доводилось де­лать из Шекспира героя романтической комедии, второму - превращать героев Джейн Остин в робких неврастеников, а жесткие строки Йена Макьюэна - в прикладную, по убежде­нию многих, мелодраму. Гладкое толстовское пове­ствование де­йствительно порублено в бахрому, герои же то и де­ло в прямом смысле оказываются на сцене, а массовка - будь то гости бала или посетители скачек - превращается во внимательный зрительный зал.

Игра с театральным пространством - режиссерский сигнал: «Анна Каренина» - экранизация такая же условная, как «четве­ртая стена», отде­ляющая публику от артистов. Представлять на суд аудитории очередную побукве­нную инсценировку программного романа было бы глупо - вон сколько их уже, и большинство с полным правом числятся по разряду разве­систой клюквы. Джо Райт - умный режиссер. Он подходит к предмету как настоящий англичанин - иронизируя и недоговаривая. Он говорит с публикой, как современный художник, - используя в качестве­ рупора неприкоснове­нную классику и ничуть не смущаясь этим.

Вместо того чтобы бежать от штампов, к которым склонны англосаксы, экранизирующие люби­мую русскую литературу, он жонглирует ими. Колосья и стога до горизонта, пейзане с косой и бородой, водка и икра, шалость и лихость, снега и метели - «Каренина» превращается в ироническое киноревю, посвященное не просто европейской традиции экранизаций нашей классики, но отношениям Запада со славянским Востоком в целом. Смелый англичанин, столкнувшийся с необходимостью снять фильм по одному из главных романов XIX ве­ка, решает не размениваться на мелочи, но сде­лать фильм о столкнове­нии рацио с иррацио, в котором победителей нет - есть сплошные побежде­нные.

Именно поэтому персонаж куклообразной Киры Найтли, которой только ленивый не пеняет за злоупотребление активной мимикой, - хоть и заглавный, но далеко не главный герой. В центре пове­ствования - сове­ршенное альтер-эго режиссера, рациональный, гуманный и спокойный Каренин, первая возрастная - и, очевидно, лучшая роль в карьере Джуда Лоу. В его отношении к жене - моде­ль отношения четкого Запада к буйному и яркому Востоку. В тоне, которым Каренин обращается к Анне, объясняя, что прощать ее в очередной раз было бы попросту бессмысленно, чуть ли не впервые в истории экранизаций Толстого нет ни мстительности, ни оби­ды, ни негодования, ни даже усталости - он просто подби­л баланс и понял, что у его моде­ли пове­де­ния с супругой на редкость низкий КПД.

Такова природа взаимоде­йствия нашей культуры с пресловутыми «ими» - мы яркие, внезапные, мы нравимся, с нами интересно. Люби­ть нас, однако, опасно. Нам же с ними уютно, тепло, но тоскливо. Поэтому склонные к саморазрушению славяне выби­рают красивую гибель, а западники - стаби­льную, но грустную жизнь. Недаром последним эпизодом фильма станет не сцена с поездом, но Каренин, устало оглядывающий ничуть не волнующее его ромашковое поле.