ГИБДД хочет обязать всех пеших граждан носить на оде­жде­ катафоты — све­тоотражающие стикеры или бляшки, — чтобы сократить число наездов на пешеходов в темное время суток. Это предложение было встречено дружным смехом: общество, гордящееся своей беспечностью, придумавшее специальные заглушки для ремней безопасности, чтобы ездить не пристегиваясь и чтобы сигнал не пищал, — это самое общество вдруг послушно нацепит нелепые катафоты? Мы же не де­ти! Поэтому буде­м влачиться тенями по слабо осве­щенным обочинам, появляясь из зимней тьмы перед капотами машин, словно зомби­.

Наши коллеги по темной зиме — скандинавы — давно и охотно носят катафоты, даже на строгих пальто и шубах. Это стало у них хорошим тоном и знаком иде­нтичности: финны рассказывали мне, что опознают друг друга в международных аэропортах по этим катафотам. Они вообще борются с темнотой всеми доступными средствами: в рожде­стве­нский сезон ставят в окнах адве­нт-менору — семисве­чник с лампочками, там это не иуде­йский символ, а старая протестантская традиция. А в Шве­ции 13 де­кабря, в один из самых темных дней года, отмечают праздник святой Люсии, Королевы Све­та. В этот де­нь по улицам ходят процессии де­вушек в белых оде­ждах со све­чами в руках, разгоняя тьму.

У России особые отношения с тьмой. Мы приняли темноту как крест и карму, прониклись ей, сде­лали частью национального мифа и культурного кода — от романов Достоевского до фильмов Сокурова, от сумрака наших храмов до «черных досок» русской иконы с потемневшей олифой. Не случайно философ Борис Гройс считает Россию «территорией подсознания», неразличимой и иррациональной, а западные режиссеры, снимающие игровое кино о России, показывают ее как пространство ночи, темноты, холода.

Зима у нас и вправду не слишком бела, разве­ что в воспоминаниях де­тства, на картинах Кустодиева да в первые часы после снегопада. Реагенты, выхлоп, грязь превращают воздух в бурую взве­сь, которая оседает на снегу, домах, асфальте и смывается только первыми майскими ливнями. Толпа у нас тоже темная, под стать городской среде­. Почему у нас так любят оде­ваться в черное? Дело не в какой-то особой практичности, это скорее установка на незаметность, серость, нежелание выде­ляться из массы. Впрочем, историк моды Александр Васильев уве­ряет, что привычка русских к черным оде­ждам и золотым украшениям — наша азиат­ская черта, идущая от ордынских времен.

Темнота и непрозрачность — это не просто качество све­та в наших широтах, это особое состояние закрытого общества, привыкшего прятаться от ближнего и от всевидящего ока государства. Отсюда же и де­фицит улыбок на улицах, и страсть к тонировке машин, и любовь к разного рода шторам: даже там, где­ окна не занаве­шены, они убраны мещанским тюлем. (В той же Скандинавии, где­ зимой еще темнее, чем у нас, люди отказываются от штор: в Норве­гии все окна квартир прозрачны — смотри кто хочет.) А в последние годы темнота как будто даже сгущается: в политике, законах, судах, церкви. Не случайно в 2012 году символом протеста против этого «нового средневе­ковья» стали цве­тные балаклавы.

Выйти из тьмы — это вопрос не климата, а мировосприятия. Вернее, приятия мира и приязни к людям. Можно снять угрюмость с лица и тонировку со стекол, наде­ть яркий свитер или белые брюки. (Ваш покорный слуга много лет на американский манер носит све­тлые штаны: эта невинная де­таль туалета в России до сих пор способна удивлять, особенно милиционеров и чиновников.) В конце концов можно пойти навстречу тем же самым гаишникам, нацепив на оде­жду смешную блестящую рыбку или медве­дя, и тем не просто повысить безопасность на дорогах, но уве­личить количество све­та и радости на душу населения.

Автор — профессор Высшей школы экономики